Боткин расстрелянный с царской семьей. Святой доктор боткин

Русская православная церковь причислила к лику святых доктора Евгения Боткина. Решение о канонизации было принято на заседании Архиерейского собора РПЦ в среду, 3 февраля.

«Я думаю, это давно желанное решение, потому что это один из святых, который почитается не только в Русской зарубежной церкви, но и во многих епархиях Русской православной церкви, в том числе в медицинском сообществе», - заявил глава синодального Отдела внешних церковных связей митрополит Волоколамский Иларион.
Он также отметил, что церковь продолжит изучать жизнеописание царских слуг, убитых вместе с княгиней Елизаветой Федоровной.

Личный доктор семьи Романовых Евгений Боткин был канонизирован Русской зарубежной церковью в 1981 году вместе с царскими слугами - поваром Иваном Харитоновым, лакеем Алоизием Труппом и горничной Анной Демидовой. Все они были расстреляны вместе с семьей императора.
По воспоминаниям организатора убийства царской семьи Я. М. Юровского, Боткин умер не сразу - его пришлось «пристреливать»...

Николай II и его семья были расстреляны в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге, где они содержались под арестом, в ночь на 17 июля 1918 года. На месте этого здания сейчас находится Храм-на-Крови.

За несколько лет до своей кончины Евгений Сергеевич получил титул потомственного дворянина. Для своего герба он выбрал девиз: «Верою, верностью, трудом». В этих словах как бы сконцентрировались все жизненные идеалы и устремления доктора Боткина. Глубокое внутреннее благочестие, самое главное – жертвенное служение ближнему, непоколебимая преданность Царской семье и верность Богу и Его заповедям во всех обстоятельствах, верность до смерти. Такую верность Господь приемлет как чистую жертву и дает за нее высшую, небесную награду: Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. 2, 10).

«Я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив!»

Евгений Боткин родился 27 мая 1865 г. в Царском Селе, в семье выдающегося русского ученого и врача, основателя экспериментального направления в медицине Сергея Петровича Боткина. Его отец был придворным медиком императоров Александра II и Александра III.

В детстве он получил прекрасное образование и сразу был принят в пятый класс Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако после первого курса решил стать врачом и поступил на приготовительный курс Военно-медицинской академии.

Врачебный путь Евгения Боткина начался в январе 1890 г. с должности врача-ассистента Мариинской больницы для бедных. Через год он уехал за границу с научными целями, учился у ведущих европейский ученых, знакомился с устройством берлинских больниц. В мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом Придворной Капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу. Вместе с тем он продолжил научную деятельность: занимался иммунологией, изучал сущность процесса лейкоцитоза и защитные свойства форменных элементов крови.

В 1893 году он блестяще защитил диссертацию. Официальным оппонентом на защите был физиолог и первый нобелевский лауреат Иван Павлов.

В центре справа налево Е. С. Боткин, В. И. Гедройц, С. Н. Вильчиковский.
На переднем плане императрица Александра Фёдоровна с великими княжнами Татьяной и Ольгой.

С началом Русско-японской войны (1904) Евгений Боткин убыл в действующую армию добровольцем и стал заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста в Маньчжурской армии. По воспоминаниям очевидцев, несмотря на административную должность, он много времени проводил на передовой. За отличие в работе был награжден многими орденами, в том числе и боевыми офицерскими.

Осенью 1905 г. Евгений Сергеевич возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. В 1907 г. он был назначен главным врачом общины святого Георгия в столице. В 1907 г. после смерти Густава Гирша царская семья осталась без лейб-медика. Кандидатура нового лейб-медика была названа самой императрицей, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть на этой должности, ответила: «Боткина». Когда ей сказали о том, что сейчас в Петербурге одинаково известны два Боткина, сказала: «Того, что был на войне!».

Боткин был старше своего августейшего пациента -Николая II - на три года. В обязанность лейб-медика входило лечение всех членов царской фамилии, что он тщательно и скрупулезно выполнял. Приходилось обследовать и лечить императора, обладавшего крепким здоровьем, великих княжон, болевших разными детскими инфекциями. Но главным объектом усилий Евгения Сергеевича был цесаревич Алексей, болевший гемофилией.

Великие княжны Мария и Анастасия и Евгений Сергеевич Боткин

После февральского переворота 1917 года императорская семья была заключена в Александровском дворце Царского Села. Всем слугам и помощникам предложили по желанию покинуть узников. Но доктор Боткин остался с пациентами. Не пожелал он покинуть их и когда царскую семью было решено отправить в Тобольск. В Тобольске он открыл бесплатную медицинскую практику для местных жителей. В апреле 1918 года вместе с царской четой и их дочерью Марией доктора Боткина перевезли из Тобольска в Екатеринбург. В тот момент была еще возможность покинуть царскую семью, но медик их не оставил.

Иоганн Мейер, австрийский солдат, попавший в русский плен в годы Первой мировой войны и перешедший на сторону большевиков в Екатеринбурге, написал воспоминания «Как погибла царская семья». В книге он сообщает о сделанном большевиками предложении доктору Боткину оставить царскую семью и выбрать себе место работы, например, где-нибудь в московской клинике. Таким образом, один из всех заключенных дома особого назначения точно знал о скорой казни. Знал и, имея возможность выбора, предпочел спасению верность присяге, данной когда-то царю. Вот как это описывает Мейер: «Видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять».

Доктор Боткин был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

В 1981 году вместе с другими расстрелянными в Ипатьевском доме был канонизирован Русской Православной Церковью Зарубежом.

Кандидат медицинских наук А. РЫЛОВ.

В отечественной терапевтической науке Сергей Петрович Боткин (1832-1889) - такое же наше «всё», как Пушкин в литературе. Сергей Петрович много сделал для здравоохранения и для медицинского образования в России. Среди многочисленных учеников были и трое его сыновей. В 2007 году российские врачи отмечали 175-летие со дня рождения великого соотечественника, а в 2008-м исполняется 120 лет со дня закладки крупнейшей больницы Москвы, носящей имя С. П. Боткина.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Городская клиническая больница им. С. П. Боткина Департамента здравоохранения правительства Москвы, бывшая бесплатная Солдатёнковская больница.

С. П. Боткин. Портрет работы И. Н. Крамского. 1882 год. Крамской и Боткин дружили почти четверть века, врач лечил художника по поводу аневризмы аорты. Сейчас картина принадлежит семье выдающегося советского кардиолога академика А. Л. Мясникова.

Памятник С. П. Боткину в Санкт-Петербурге. Скульптор - В. А. Беклемишев. 1908 год.

Последний русский лейб-медик Е. С. Боткин(1865-1918).

Отец Иоанн Кронштадтский (1829-1908).

Княгиня З. А. Юсупова. Портрет работы В. А. Серова. 1902 год.

Сергей Петрович Боткин был одиннадцатым ребёнком богатейшего купца, «чайного короля» Петра Кононовича Боткина. Успешное развитие торгового дома «Пётр Боткин и Сыновья» было основано на двух нововведениях. Учредив контору в городке Кяхта, Боткины научились поставлять чай из Китая в Россию без посредников и в обмен на собственный текстиль.

Купеческая семья Боткиных сыграла исключительную роль в культуре России. В их московском особняке на Земляном Валу на стене находится мемориальная доска, посвящённая Сергею Петровичу. В этом доме гостили писатели Гоголь, Герцен, Тургенев, Толстой, Белинский. Сюда часто приходили актёры Щепкин и Мочалов. Историк Грановский был соседом Боткиных, а поэт Фет стал родственником, женившись на одной из сестёр врача. Брат Сергея, Василий Боткин, талантливый мыслитель и публицист, часто бывавший в Европе, встретился с Карлом Марксом и попытался убедить его, что всемирного улучшения жизни рабочих надо добиваться в обход «кровавых морей». Автор «Капитала» не победил Василия в споре, но всё же остался при своём мнении о необходимости революций - «локомотивов» истории.

В семье Боткиных вырос и сын одного из их старших приказчиков Пётр Лебедев, первый русский физик мирового уровня. Он открыл давление света и в 1913 году вместе с Эйнштейном должен был получить Нобелевскую премию, однако умер в 1912 году.

В детстве великого физика считали бездарным подростком, как и Серёжу Боткина. Серёжа родился в 1832 году. Отец тоже определил его «в дурачки». В 9 лет мальчик едва различал буквы! Родитель грозил отдать его в солдаты, но домочадцы уговорили сменить домашнего учителя. И, как нередко бывает, новый преподаватель разглядел у Серёжи способности к математике, и его отдали в один из лучших пансионов Москвы. Сергей мечтал о математическом факультете Московского университета. Но вдруг вышел указ Николая I, запрещавший лицам недворянского сословия поступать на все факультеты, кроме медицинского. И «неблагородному» юноше Боткину пришлось пойти в доктора...

Из воспоминаний о Боткине-студенте известно, что в начале первого курса он отсидел сутки в карцере за незастёгнутую пуговицу мундира. Что любовь к медицине в этом всегда сдержанном суховатом юноше просыпалась постепенно. И что у него были две способности - к перкуссии (простукиванию) и аускультации (выслушиванию), которыми он поражал однокурсников. Прослушав и «простучав» больного, Сергей умел настолько ясно услышать грозную мелодию болезни, что с его мнением считались и преподаватели.

В связи с Крымской войной в 1855 году университет произвёл ускоренный выпуск врачей. И Сергей, аттестованный как «лекарь с отличием», был направлен в бахчисарайский лазарет великой княгини Елены Павловны. На фронте он пробыл лишь несколько месяцев. Служил в отряде Пирогова и был отмечен им как одарённый хирург, с состраданием относящийся к солдатам. Однако Боткин никогда не участвовал в боях.

Это будет делать его сын Евгений, который месту доктора придворной капеллы предпочтёт должность военврача-добровольца на Японской войне 1905 года. Сергей же Петрович в бахчисарайском лазарете времён Крымской войны не только проявил себя как хирург, но и отличился на... пищеблоке.

По распоряжению Пирогова, лично участвовавшего в «кухонной акции», С. П. Боткин дежурил на кухне, принимал по весу мясо, крупы, опечатывал котлы, чтобы оттуда тыловые ворюги не могли ничего утащить. Словом, самоотверженно защищал и без того скудный рацион раненых солдат.

В 1855 году только что вступивший на престол Александр II сначала не обращал внимания на записки, рассказывающие о воровстве высших чиновников. Услышав лично от Пирогова рассказ об ужасающей коррупции в армии, царь не смог сдержать слёз. После падения Севастополя он поехал на место боёв и лично убедился в правдивости хирурга. Историки считают, что это событие стало одним из «нравственных толчков», заставивших Александра-Освободителя приступить к реформам.

После окончания Крымской войны Боткин за четыре года с пользой истратил несколько тысяч рублей отцовских денег. Он стажировался в Германии, Австрии и во Франции в клиниках и лабораториях у известнейших терапевтов и физиологов: Бернара, Людвига, Траубе, Бишо и других. В этом путешествии он встретил Ивана Михайловича Сеченова, который стал его другом на всю жизнь. В Вене судьба свела Боткина с прелестной девушкой, лечившейся в Европе, Настенькой Крыловой - его первой женой. После её преждевременной кончины Боткин женился во второй раз на урождённой княгине Оболенской. В обоих браках он был счастлив.

В 1861 году 29-летний врач С. П. Боткин стал профессором кафедры академической терапевтической клиники Медико-хирургической академии Петербурга, которой руководил затем почти три десятилетия. Через 11 лет Боткина избрали действительным членом Академии наук. Уже в то время проявились нравственные качества Сергея Петровича - пронзительная совестливость, чувство личной ответственности за то, на что многие его современники даже не обращали внимания, скажем, на ужасное положение бедных слоёв. Эти особенности характера и стали главным внутренним двигателем всей его деятельности.

Например, Боткин отчётливо представлял себе сильнейшее отставание российского медицинского образования от западного и позже много сделал для того, чтобы оно сократилось. Ещё в вюрцбергской лаборатории крупнейшего немецкого патологоанатома Рудольфа Вирхова Боткин вдруг обнаружил, что он, выпускник лучшего «медфака» России, едва знаком с микроскопом. А для начинающих врачей Европы это было недопустимо.

Как выдающегося общественного деятеля Боткина (Сергей Петрович был гласным Петербургской городской думы, председателем и членом более десяти медицинских комиссий, обществ) высоко ценили Салтыков-Щедрин и Чехов, а Некрасов посвятил ему одну из глав поэмы «Кому на Руси жить хорошо».

До второй половины XIX века обычно врач в своей деятельности шёл проторённым путём. Узнав, что некое лекарство помогло какому-то конкретному пациенту, доктора затем при подобных симптомах назначали то же снадобье и остальным, независимо от возраста и многих других отличий. Врачи не помышляли тогда об индивидуальных особенностях организма, о различном протекании одной и той же болезни. Боткин одним из первых доказал, что к каждому больному нужно подходить индивидуально. К тому же он считал: чтобы медицинская помощь была осмысленной и действенной, врач должен заниматься не только практической, но и научной медициной. Он первый ввёл процедуру «клинического разбора больных», которая стала школой научной терапии.

Для развития экспериментальной медицины и физиологии, то есть для утверждения того «союза медицины и физиологии», о котором постоянно говорил Боткин, он создал при своей клинике первую в России исследовательскую научно-медицинскую лабораторию. В ней проводились различные анализы, изучалось действие лекарств на организм, велись наблюдения над животными.

Боткин одним из первых догадался, какую важную роль в протекании любого недуга играет мозг. Он утверждал, что болезнь не поражает отдельный орган, а влияет на весь организм через нервную систему. Эта мысль стала лейтмотивом публикаций Боткина, причём настолько убедительным, что его взгляды подхватило большинство передовых врачей.

На заре развития микробиологии он понял, что заболевание, называемое в его время желтухой, вызывают микроорганизмы. Это предвидение оправдалось в ХХ веке, когда был выделен вирус - возбудитель инфекционной желтухи, именуемой теперь болезнью Боткина.

В своих лекциях он выражал уверенность, что в мозгу человека будут найдены центры, контролирующие кроветворение, отделение пота, выделение тепла и т. д. Существование этих центров также было доказано в ХХ веке. Для медицины XXI века, возможно, самое большое значение из его открытий имеют предсказание о присутствии в мозгу сосудодвигательных центров, а также гипотеза, согласно которой артериальную гипертонию вызывает именно их поражение в результате внешних воздействий, приводящих, выражаясь современным языком, к хроническому эмоциональному стрессу.

Боткин отстаивал права женщин на высшее медицинское образование. По его инициативе в 1872 году в Петербурге были открыты первые женские врачебные курсы. Вместе с Сеченовым Боткин предоставил возможность женщинам-врачам работать на кафедре, которой руководил, заниматься наукой.

В 1872 году, в сорок лет, уже будучи профессором и всемирно известным мастером медицины, он был назначен лейб-медиком при Александре II. Таковым остался и при Александре III. В этом же звании, но уже при Николае II, с 1905 года и до последнего часа своей жизни в июле 1918-го, состоял его сын, Евгений Боткин, родившийся в 1865 году в Царском Селе.

Таким образом, оба Боткины входили в ближний круг трёх последних императоров России, причём не просто в роли обслуживающего персонала. Августейшая фамилия учитывала не только выдающиеся личные качества Боткиных и мировое признание научных заслуг Сергея Петровича, но и то, что отец и сын были выходцами из богатейшей семьи, верной монархии.

Итогом же близости Сергея Петровича к царской семье стало то, что во всех его начинаниях как организатора и реформатора российского здравоохранения он имел неизменную поддержку чиновничества и высшей аристократии. Скорее всего, поэтому организаторская деятельность Боткина оказалась столь же продуктивной, как и его научные дела. Боткина волновал и вопрос о причинах высокой смертности в России. Он призывал правительство и царскую семью улучшать санитарное состояние страны. Боткин блестяще владел медицинской и демографической статистикой и настаивал на том, что приоритетными направлениями развития здравоохранения должны стать те, что предупреждают наиболее распространённые заболевания. По структуре смертности Россия XIX века напоминала нынешние беднейшие страны Африки - лидировали инфекционные и воспалительные заболевания. По настоянию Боткина в 1880-х годах в Петербурге открылась Александровская барачная больница, наша первая инфекционная лечебница, которая по европейским меркам считалась образцовой.

В течение жизни Сергей Петрович не только вылечил тысячи больных, но и подготовил множество учеников, почти двадцать из них впоследствии стали профессорами: Манасевич, Яновский, Чистович, Сиротинин, Кудревецкий и др. Они работали в разных университетах и распространяли знания Боткина по всей России.

По мнению Чехова, врачебный дар Сергея Петровича можно сравнить с литературным даром Тургенева. Талант Боткина как гениального «интуитивного» диагноста сравнивали с талантом «общественного диагностика» Салтыкова-Щедрина.

Интересно, однако, что окружённый столь блестящими литераторами, Боткин читал немного, в театр ходил редко. В письме к брату он писал: «...я работаю 40 часов в сутки». Но в то же время обязательными для него были ежедневные полчаса игры на виолончели, ежесубботние «званые дни» дома, где кроме его коллег часто присутствовали видные деятели культуры, лица из высшего света, а также научная молодёжь. Сергей Петрович за свой счёт напечатал десятки трудов начинающих исследователей.

Однажды у своего многолетнего пациента М. Е. Салтыкова-Щедрина Боткин встретил преподобного Иоанна Кронштадтского. Батюшку к больному Щедрину пригласила жена писателя. Увидев Боткина, пастырь обрадовался и обнял его. Вдруг все, присутствовавшие в комнате, замолчали, смутившись от мысли, что приход на дом священника - знак утраченного доверия врачу. Все ждали, как поступит Сергей Петрович.

Ведь мы оба врачи, - начал Боткин, обращаясь к отцу Иоанну. - Только я врачую тело, а вы - душу...

Затем он попросил у святителя разрешения считать его своим другом. И именно на религиозной почве произошёл, возможно, единственный за всю карьеру Боткина случай, когда этот неизменно немногословный и нечасто улыбающийся генерал от медицины и академик поддался эмоциональному порыву. В 1884 году Петербург облетела весть о чудесном исцелении княгини Зинаиды Юсуповой, умиравшей от сепсиса. По её словам, она увидела во сне Иоанна Кронштадтского и утром попросила пригласить его. Священника встретил доктор Боткин со словами: «Помогите нам!»

Вскоре женщина выздоровела, причём несмотря на то, что случай тяжелейшего заражения крови, которое она перенесла, судя по дошедшим до нас описаниям, даже сегодня с трудом лечится антибиотиками! Несколько дней после этого Боткин с радостью и душевным волнением повторял для знакомых, хотя, скорее, обращался сам к себе: «Уж не мы, не мы это сделали...»

В течение всей жизни Сергей Петрович мучительно переживал бессилие медицины ХIX века перед большинством болезней. У его биографов даже сложился такой термин: «клинический скептицизм Боткина».

«Три недели, как начались лекции, - читаем в одном из писем петербургского периода его жизни. - Из всей моей деятельности это - единственное, что меня занимает... Остальное тянешь, как лямку, прописывая массу почти ни к чему не ведущих лекарств. Эта фраза и даст тебе понять, почему практическая деятельность в моей поликлинике так тяготит меня. Имея громаднейший материал хроников (хронических больных. - Прим. автора.) , я начинаю вырабатывать грустное убеждение о бессилии наших терапевтических средств. Прости меня за хандру, но нынче у меня был домашний приём, и я ещё под свежим впечатлением этого бесплодного труда».

Не менее тягостные ощущения вызывало у Боткина состояние отечественного здравоохранения. Однако откликом на эти муки совести в продолжение всей жизни Сергея Петровича никогда не были пафосные речи, призывы «покаяться перед народом»; «осознать, наконец, что Европу нам не догнать» и др. Были дела, и притом какие!

Учёный много сделал для организации бесплатной медицинской помощи малоимущим, к которым в ту пору относились едва ли не 90% россиян. В 1861 году он основал первую бесплатную амбулаторию в Петербурге. Благодаря настойчивости Боткина сначала в столице, а затем и в других городах стали открываться своеобразные медицинские комплексы для беднейшего населения, состоящие из амбулатории (прообраза современной поликлиники) и больницы. Для этих комплексов были продуманы кадровая структура, основы финансирования, в общих чертах определены стандарты медицинской помощи. Таким образом, одним из основоположников системы бюджетного общедоступного здравоохранения, пока ещё главенствующего в Российской Федерации, можно считать Боткина.

С. П. Боткин умер от болезни сердца в 1889 году, поставив единственный в своей медицинской деятельности неправильный диагноз - самому себе.

Только один из четырёх сыновей великого врача, Пётр, выбрал себе иное поприще, чем отец, и стал дипломатом. Трое остальных, Сергей, Евгений и Александр, получили медицинское образование и проявили себя в жизни так, что С. П. Боткин мог ими гордиться.

Наиболее яркий след в истории нашей страны оставил Евгений Сергеевич Боткин, которому суждено было стать последним русским лейб-медиком. После Февральской революции и ареста царской семьи сначала Временное правительство, затем большевики предложили Евгению на выбор - остаться со своими пациентами или покинуть их. Врач им ответил: «Я дал царю моё честное слово оставаться при нём до тех пор, пока он жив». Жизни царя и его врача оборвались в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

Вместе с царской семьёй.

Доктор Боткин с великими княжнами Анастасией и Марией.

Биография

Детство и учёба

Был четвёртым ребёнком в семье известного русского врача Сергея Петровича Боткина (лейб-медика Александра II и Александра III) и Анастасии Александровны Крыловой.

В 1878 г. на основе полученного дома воспитания был принят сразу в 5-й класс 2-й Петербургской классической гимназии . После окончания гимназии в 1882 г. поступил на физико-математический факультет Петербургского университета , однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии .

В 1889 году окончил академию третьим в выпуске, удостоившись звания лекаря с отличием .

Работа и карьера

С января 1890 г. работал врачом-ассистентом в Мариинской больнице для бедных. В декабре 1890 г. на собственные средства командирован за границу для научных целей. Занимался у ведущих европейских учёных, знакомился с устройством берлинских больниц.

По окончании командировки в мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом придворной капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу сверхштатным ординатором.

8 мая 1893 г. защитил в академии диссертацию на соискание степени доктора медицины «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», посвящённую отцу. Официальным оппонентом на защите был И. П. Павлов .

Весной 1895 г. был командирован за границу и два года провёл в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина, где слушал лекции и занимался практикой у ведущих немецких врачей - профессоров Г. Мунка, Б. Френкеля, П. Эрнста и других. В мае 1897 г. избирается приват-доцентом Военно-медицинской академии.

Осенью 1905 г. Евгений Боткин возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. С 1905 года - почётный лейб-медик. В 1907 году назначается главным врачом общины святого Георгия.

Ссылка и гибель

Был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. По воспоминаниям организатора убийства царской семьи Я. М. Юровского , Боткин умер не сразу - его пришлось «пристреливать» .

«Я делаю последнюю попытку написать настоящее письмо – по крайней мере, отсюда… Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела... Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен – все равно, последствия практически одинаковы…

Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза… Меня поддерживает убеждение, что “претерпевший до конца спасется“ и сознание, что я остаюсь верным принципам выпуска 1889-го года. Если вера без дел мертва, то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей…

Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына ».

Канонизация и реабилитация, память

3 февраля 2016 года Архиерейским собором РПЦ было принято решение об общецерковном прославлении страстотерпца праведного Евгения врача . При этом другие слуги царской семьи канонизированы не были. Митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев) , комментируя эту канонизацию, сказал:

Архиерейский собор вынес решение о прославлении доктора Евгения Боткина. Я думаю, это давно желанное решение, потому что это один из святых, который почитается не только в Русской зарубежной церкви, но и во многих епархиях Русской православной церкви, в том числе в медицинском сообществе.

25 марта 2016 года на территории московской городской клинической больницы № 57 епископом Орехово-Зуевским Пантелеимоном был освящён первый в России храм в честь праведного Евгения Боткина .

В июле 2018 года в екатеринбургском микрорайоне Академический в преддверии приуроченных к 100-летию гибели Романовых Царских дней именем Евгения Боткина назвали бульвар, прилегающий к корпусам Уральского государственного медицинского университета и заводу по производству кардиостимуляторов .

Семья

С 1891 года был женат на Ольге Владимировне Мануйловой (1872-1946), с которой развелся в 1910 году. Их дети:

Труды

• «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма»
• «Свет и тени Русско-японской войны 1904-1905 гг.: Из писем к жене» 1908.

Примечания

1. Немецкая национальная библиотека , Берлинская государственная библиотека , Баварская государственная библиотека и др. Record #121807916 // Общий нормативный контроль (GND) - 2012-2016.
2. Мельник (Боткина) Т. Е. Воспоминания о царской Семье и её жизни до и после революции.-М.: «Анкор», 1993. (ошибоч.) (Предисловие к настоящему изданию)
3. Ковалевская О. Т. С Царём и За Царя. Мученический венец Царских слуг.-М.: «Русский Хронографъ1991», 2008. ISBN 5-85134-121-1
4. Иоффе Г. З. Претерпевшие до конца // Новый журнал: журнал. - 2008. - Т. 251 .
5. «Претерпевший до конца спасется»: врачебный и нравственный долг доктора Боткина
6. Основания для канонизации царской семьи. Из доклада митр. Ювеналия, председателя синодальной комиссии по канонизации
7. Генеральная прокуратура РФ удовлетворила заявление Главы Российского Императорского Дома о реабилитации репрессированных верных служителей Царской Семьи и других Членов Дома Романовых (неопр.) . Официальный сайт Российского Императорского Дома (30 октября 2009). Проверено 9 мая 2013.

, страстотерпец , праведный врач

Получил домашнее образование и в году был принят сразу в пятый класс 2-й Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии в года поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии.

Одной из причин столь осторожного отношения было неправославное исповедание некоторых из них; однако о старообрядчестве Е. С. Боткина в докладе упомянуто не было. Мотивом канонизации инославных лиц в РПЦЗ стали прецеденты прославления Церковью жертв гонений на христиан не принявших крещения - например, язычников, присоединявшихся к христианам во время казни .

7 октября того года на очередном заседании рабочей группы по согласованию месяцесловов Московского Патриархата и Русской Зарубежной Церкви, проходившем под председательством предстоятеля Русской Православной Церкви и при участии первоиерарха Русской Зарубежной Церкви "отметили результаты изучения подвига лиц, почитаемых в русском зарубежье. Была признана возможность общецерковного прославления следующих святых, ранее канонизированных Русской Зарубежной Церковью: ‹…› страстотерпца праведного Евгения врача (Боткина), принявшего страдания вместе с царской семьей в Ипатьевском доме (+1918, память 4 / 17 июля)" .

"Дорогой мой друг Саша! Делаю последнюю попытку писания настоящего письма - по крайней мере отсюда, - хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь куда-нибудь откуда-нибудь писать. Мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование.
Показать полностью.. В сущности, я умер - умер для своих детей, для дела... Я умер, но еще не похоронен или заживо погребен - как хочешь: последствия почти тождественны <...>

У детей моих может быть надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь в этой жизни, но я лично себя этой надеждой не балую и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза. Пока, однако, я здоров и толст по-прежнему, так что мне даже противно иной раз увидеть себя в зеркале <...>

Если "вера без дел мертва есть", то дела без веры могут существовать. И если кому из нас к делам присоединилась и вера, то это только по особой к нему милости Божьей. Одним из таких счастливцев, путем тяжкого испытания, потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи, оказался и я. С тех пор мой кодекс значительно расширился и определился, и в каждом деле я заботился и о "Господнем". Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть моих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что так же, как Бог спас тогда Исаака, Он спасет теперь и моих детей и сам будет им отцом. Но т.к. я не знаю, в чем положит он их спасение и могу узнать об этом только с того света, то мои эгоистические страдания, которые я тебе описал, от этого, разумеется, по слабости моей человеческой не теряет своей мучительной остроты. Но Иов больше терпел <...>. Нет, видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать".

Доктор Евгений Сергеевич Боткин - брату Александру Сергеевичу Боткину, 26 июня/ 9 июля 1918, Екатеринбург.

"Есть события, которые накладывают отпечаток на все последующее развитие нации. Убийство в Екатеринбурге царской семьи одно из них. По собственной воле с семьей императора в числе других его ближайших домочадцев остался и погиб под пулями лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, представитель семьи, сыгравшей огромную роль в истории и культуре нашей страны... О семье, ее традициях и о своей собственной судьбе с «Итогами» беседует внук доктора Боткина — проживающий в Париже Константин Константинович Мельник, ныне известный французский писатель, а в прошлом видный деятель спецслужб генерала де Голля.

— Откуда пошли Боткины, Константин Константинович?

— Есть две версии. По первой из них Боткины родом из посадских людей города Торопца Тверской губернии. В Средние века маленький Торопец процветал. Он находился на пути из Новгорода в Москву, по этому маршруту еще со времен из варяг в греки ходили в Киев и дальше — в Царьград — купцы с караванами. Но с появлением Санкт-Петербурга экономические векторы России поменялись, и Торопец захирел... Впрочем, Боткины — это весьма странно звучащая по-русски фамилия. Когда я работал в Америке, встречал там немало однофамильцев, правда, через букву «д». Так что не исключаю, что Боткины являются потомками переселенцев с Британских островов, приехавших в Россию после революции в Англии и гражданской войны в королевстве. Таких, скажем, как Лермонтовы... Точно известно только то, что Конон Боткин и его сыновья Дмитрий и Петр появились в Москве в самом конце восемнадцатого века. Они имели собственное текстильное производство, но состояние им принесли вовсе не ткани. А чай! В 1801 году Боткин основал фирму, специализирующуюся на оптовой чайной торговле. Дело весьма быстро развивается, и вскоре мой пращур создает не только контору в Кяхте по закупке китайского чая, но и начинает завозить из Лондона индийский и цейлонский. Он так и назывался — боткинский, это было своеобразным знаком качества.

— Помнится, писатель Иван Шмелев приводит московскую прибаутку, с которой торговали боткинским чаем: «Кому — вот те на, а для вас — господина Боткина! Кому пареного, а для вас — баринова!»

— Именно чай был в основе огромного состояния Боткиных. У Петра Кононовича, продолжившего семейное дело, от двух жен было двадцать пять детей. Некоторые из них стали известными персонажами русской истории и культуры. Василий Петрович, старший сын, был известным русским публицистом, другом Белинского и Герцена, собеседником Карла Маркса. Николай Петрович дружил с Гоголем, которому однажды даже спас жизнь. Мария Петровна вышла замуж за поэта Афанасия Шеншина, больше известного как Фет. Другая сестра — Екатерина Петровна — жена фабриканта Ивана Щукина, чьи сыновья стали знаменитыми коллекционерами. А Петр Петрович Боткин, фактически сделавшийся главой семейного дела, после освящения храма Христа Спасителя в Москве был избран его старостой...

Герб Боткиных Фото: из архива Ковалевской Т. О.

Сергей Петрович был одиннадцатым ребенком Петра Кононовича. Его отец с детства определил «в дураки», пригрозил даже отдать в солдаты. И в самом деле: в девять лет мальчик с трудом различал буквы. Ситуацию спас Василий, старший из сыновей. Наняли хорошего домашнего учителя, и вскоре выяснилось, что Сергей весьма одарен математически. Он задумал поступать на математический факультет Московского университета, но Николай I издал указ, запрещающий лицам недворянского сословия идти на все факультеты, кроме медицинского. Сергею Петровичу не оставалось ничего иного, как учиться на врача. Сперва в России, а потом и в Германии, на что ушли практически все деньги, полученные им в наследство. Потом он работал в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. А наставником его стал великий русский хирург Николай Пирогов, вместе с которым Сергей побывал на полях Крымской войны.

Медицинский талант Сергея Боткина проявился весьма быстро. Он проповедовал ранее не известную в России врачебную философию: лечить следует не болезнь, а больного, которого нужно любить. Главное — человек. «Холерный яд не минует и великолепных палат богача», — внушал доктор Боткин. Он создает больницу для бедных, которая с тех пор носит его имя, открывает бесплатную амбулаторию. Редкий диагност, он пользуется такой славой, что приглашается лейб-медиком ко двору. Становится первым русским императорским врачом, раньше это были только иностранцы, обычно немцы. Боткин вылечивает императрицу от тяжелой болезни, едет вместе с государем Александром II на русско-турецкую войну.

Единственный неверный диагноз доктор Боткин поставил только самому себе. Он умер в декабре 1889 года, всего на полгода пережив своего близкого друга писателя Михаила Салтыкова-Щедрина, опекуном детей которого был. Сперва Сергею Петровичу собирались воздвигнуть памятник у Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, но потом власти приняли более практичное решение. Императрица Мария Федоровна учредила в госпитале именную кровать: годовой взнос на содержание такой койки предусматривал стоимость лечения больных, «прописанных» в боткинской кровати.

— Учитывая, что и ваш дед стал лейб-медиком, можно сказать, что врач — это потомственная боткинская профессия…

— Да. Ведь врачом был и Сергей, старший сын доктора Сергея Петровича Боткина, мой двоюродный дед. Вся аристократия Санкт-Петербурга лечилась у него. Этот Боткин был настоящим светским львом: вел шумную жизнь, полную страстных романов. В конце концов женился на Александре, дочери Павла Третьякова, одного из богатейших людей России, фанатичного коллекционера.

Боткины — Евгений Сергеевич с женой Ольгой Владимировной и детьми (слева направо) Дмитрием, Глебом, Юрием и Татьяной Фото: из архива Ковалевской Т. О.

— А ваш дед?..

— Евгений Сергеевич Боткин был другим человеком, несветским. До учебы в Германии он получил образование еще и в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. В отличие от старшего брата он не открыл дорогостоящую частную практику, а пошел работать в Мариинскую больницу для бедных. Ее учредила императрица Мария Федоровна. Много занимался российским Красным Крестом и Свято-Георгиевской общиной сестер милосердия. Эти структуры существовали лишь благодаря высочайшему меценатству. В советскую эпоху по понятным причинам всегда старались замалчивать большую филантропическую деятельность царской семьи... Когда же началась Русско-японская война, Евгений Сергеевич отправился на фронт, где руководил полевым лазаретом, помогал раненым под огнем.

Вернувшиcь с Дальнего Востока, дед издал книгу «Свет и тени Русско-японской войны», составленную из его писем к жене с фронта. С одной стороны, он воспевает героизм русских солдат и офицеров, с другой — возмущается бездарностью командования и воровскими махинациями интендантства. Поразительно, но никакой цензуре книга не подверглась! Более того, она попала в руки императрице Александре Федоровне. Прочтя ее, царица заявила, что желает видеть автора в качестве личного врача своей семьи. Так мой дед и стал лейб-медиком Николая II.

— И какие отношения устанавливаются у доктора Боткина с монаршими особами?

— C царем — поистине товарищеские. Искренняя симпатия возникает между Боткиным и Александрой Федоровной. Вопреки расхожему мнению, она вовсе не была послушной игрушкой в руках Распутина. Доказательство тому тот факт, что мой дед был полнейшим антиподом Распутину, которого считал шарлатаном и не скрывал своего мнения. Тот знал об этом и неоднократно жаловался царице на доктора Боткина, с которого обещал «живьем содрать шкуру». Но при этом Евгений Сергеевич не отрицал феномена, что Распутин непонятным образом благотворно влиял на цесаревича. Думаю, этому сегодня есть объяснение. Приказывая перестать давать наследнику лекарства, Распутин делал это, конечно, в силу своего фанатизма, но поступал при этом верно. Тогда основным медикаментом был аспирин, которым пичкали по любому поводу. Аспирин же разжижает кровь, а для царевича, страдающего гемофилией, это было все равно что яд...

Доктор Боткин с великими княжнами в Англии Фото: из архива Ковалевской Т. О.

Собственную же семью Евгений Сергеевич Боткин практически не видел. С раннего утра отправлялся в Зимний дворец и пропадал там весь день.

— Но и у вашей матери возникли дружеские отношения с четырьмя дочерями императора. Так, во всяком случае, Татьяна Боткина пишет в своей известной книге мемуаров...

— Эта дружба была в значительной степени придумана моей матерью. Ей так хотелось... Контакты между ними могли возникнуть, пожалуй, лишь в Царском Селе, куда после интернирования императорской семьи отправляется вслед за отцом и моя мать. Потом она по собственной воле едет за царской семьей и в Тобольск. Ей в ту пору едва исполнилось девятнадцать. Натура страстная, даже религиозно-фанатичная, она перед отправкой царской семьи в Екатеринбург явилась к комиссару и потребовала, чтобы ее послали вместе с отцом. На что большевик сказал: «Барышне вашего возраста там не место». То ли «верного ленинца», знавшего, к чему клонится царская ссылка, очаровала красота моей матери, то ли даже большевикам порой не был чужд гуманизм.

— Ваша мать и в самом деле слыла красавицей?

— Она была настолько же хороша собой, насколько, как бы это сказать, неумна... Боткины поселились в Тобольске в маленьком домике, который располагался напротив дома, где заперли царскую семью. Когда большевики взяли под контроль Сибирь, они сделали доктора Боткина (он к тому же обучал наследника и русской литературе) своеобразным посредником между ними и царской семьей. Это Евгения Сергеевича попросили разбудить царскую семью в ту роковую ночь расстрела в Ипатьевском доме. Доктор Боткин тогда, видимо, не ложился спать, словно чувствовал что-то. Сидел за письмом брату. Оно оказалось незаконченным, прерванным на полуслове...

Все личные вещи, оставшиеся от деда в Екатеринбурге, были вывезены большевиками в Москву, где их куда-то спрятали. Так вот, представьте себе! После падения коммунизма ко мне в Париж приехал один из руководителей российских государственных архивов и принес мне то самое письмо. Невероятной силы документ! Мой дед пишет, что скоро умрет, но предпочитает оставить сиротами своих детей, нежели бросить без помощи пациентов и предать клятву Гиппократа...

— Как познакомились ваши родители?

— Мой отец Константин Семенович Мельник был родом с Украины — с Волыни, из зажиточных крестьян. В четырнадцатом году, когда началась великая война, ему едва исполнилось двадцать. На фронте он был многажды ранен и каждый раз лечился в госпиталях, которые содержали великие княжны Ольга и Татьяна. Сохранилось письмо моего отца одной из дочерей царя, где он писал: «Я отправляюсь на фронт, но надеюсь, что вскоре вновь буду ранен и окажусь в вашем госпитале...» Как-то раз после выздоровления его направили в Питер, в санаторий на Садовой улице, который мой дед организовал в собственном доме. И офицер влюбился по уши в семнадцатилетнюю дочь доктора...

Когда же грянула Февральская революция, он дезертировал и, переодевшись крестьянином, отправился в Царское Село, чтобы вновь увидеть свою будущую невесту. Но никого там не нашел и поспешил в Сибирь! У него созрел сумасшедший план: а что, если собрать группу таких же, как он, боевых офицеров и организовать бегство императора из Тобольска?!. Но царя с семьей увезли в Екатеринбург. И тогда поручик Мельник украл мою мать.

Потом пошел офицером в армию Колчака. Служил там в контрразведке. Через всю Сибирь вез мою мать во Владивосток. Они ехали в вагоне для скота, и на каждой станции висели на фонарях казненные красные партизаны... Из Владивостока мои родители уходили на последнем корабле. Он был сербским и шел в Дубровник. Попасть на него было натурально невозможно, но моя мать пошла к сербам и сказала, что она Боткина, внучка врача «белого царя». Они согласились помочь... Естественно, ничего взять с собой мой отец не мог. Прихватил только вот эти самые погоны (показывает) офицера русской армии...

— И вот Франция!

— Во Франции мои родители быстро разошлись. Только три года они прожили в эмиграции вместе. Да это и понятно... Моя мать осталась вся в прошлом. Отец боролся за выживание, а она только скорбела о погибшем императоре и его семье. Еще в Югославии, когда родители были в лагере для эмигрантов, им последовало предложение отправиться под Гренобль. Там, в местечке Рив-сюр-Фюр, один французский промышленник создавал фабрику и решил ангажировать работать на ней русских. Поселили эмигрантов в заброшенном замке. На работу ходили строем, да и у станков стояли сперва в военной форме — ничего другого просто не было... Образовалась русская колония, где я и родился и где очень скоро главным стал мой отец — сильный, здоровый крестьянин. А мать все молилась и страдала...

Продолжаться долго этот очевидный духовный мезальянс не мог. Отец ушел к вдовой казачке Марии Петровне, бывшей пулеметчице на тачанке, а мать забрала детей — Таню, Женю и меня, которому исполнилось два года, — и подалась в Ниццу. Там вокруг большой русской церкви кучковались наши многочисленные эмигранты-аристократы. И она почувствовала себя в родной среде.

— Чем занималась ваша мама?

— Мама никогда нигде не работала. Оставалось рассчитывать только на филантропию: многие не отказывали в помощи дочери доктора Боткина, убиенного с государем императором. Мы существовали в совершенной, кромешной нищете. До двадцати двух лет я ни разу не познал ощущения сытости... Учить французский я начал в семь лет, когда пошел в коммунальную школу. Вступил в организацию «Витязей», которая воспитывала детей в военной дисциплине: каждый день мы готовились идти сражаться с захватчиками-большевиками. Обычная жизнь одночемоданников...

И тут моя мама совершила жуткую, непростительную ошибку! Она признала лже-Анастасию, якобы выжившую после казни в Екатеринбурге и откуда ни возьмись появившуюся в конце двадцатых годов, и разругалась из-за этого не только со всеми Романовыми, но и практически со всей эмиграцией.

Уже в семь лет я понимал, что это мошенничество. Но мать ухватилась за эту женщину, как за единственный лучик в нашем беспросветном бытие.

На самом же деле продюсером лже-Анастасии был мой дядя Глеб. Он раскручивал эту польскую крестьянку, приехавшую в Америку из Германии, как голливудскую звезду. Глеб Боткин вообще был человеком небрезгливым и талантливым — рисовал комиксы, писал книги — плюс прирожденным авантюристом: если для Татьяны Боткиной императорское прошлое являлось формой невроза, для Глеба — лишь расчетливой игрой. И полька Франтишка Шаньцковская, ставшая в образе американки Анны Андерсон возрожденной «Анастасией Романовой», была пешкой в этой рискованной партии. Мама же во все это жульничество своего брата искренне верила — даже написала книгу «Найденная Анастасия».

— Как вы попали в Париж?

— Обретя степень бакалавра, я как лучший ученик школы получил от французского правительства стипендию для обучения в Сьянс По, парижском Институте политических наук. Деньги же на поездку в Париж я заработал, устроившись переводчиком в американскую армию, стоявшую после войны на Лазурном Берегу. Подторговывал в отелях Ниццы углем, вывезенным с военной базы. Впрочем, я был молод и растратил в столице эти мои накопления очень быстро. Меня спасли отцы-иезуиты.

В парижском пригороде Медон, где жило немало русских, они основали центр Святого Георгия — невероятное заведение, где все было по-русски. В этой общине я и прописался в качестве квартиранта. Среди иезуитов собрались сливки эмигрантского общества. Приезжал ватиканский посол в Париже, будущий Папа Иоанн XXIII — и начиналось обсуждение самых разных, не обязательно религиозных вопросов. Интереснейшей фигурой был князь Сергей Оболенский, до шестнадцати лет воспитывавшийся в Ясной Поляне, — его мать доводилась племянницей Льву Толстому. Когда Ватикан учредил организацию «Руссикум» по изучению Советского Союза, отец-иезуит Сергей Оболенский, которого мы за глаза звали Батя, сделался в этой структуре важной фигурой. А после того как я получил диплом Сьянс По, иезуиты пригласили меня работать вместе с ними по изучению Советского Союза.

— Потом вы совершили удивительное перемещение — от иезуитов в ЦРУ, а потом в аппарат Шарля де Голля. Как это удалось?

— В Институте политических наук я был лучшим на курсе и как первый номер получил право выбрать рабочее место. Я стал секретарем группы партии радикалов-социалистов в Сенате. Возглавлял ее Шарль Брюн. Благодаря ему я познакомился с Мишелем Дебре, Раймоном Ароном, Франсуа Миттераном... День мой строился так: с утра я строчил аналитические заметки на советские темы для отцов-иезуитов, а после двенадцати бежал в Люксембургский дворец, где занимался, так сказать, чистой политикой.

Вскоре Брюн получил портфель министра внутренних дел, и я последовал за ним. Два года я «занимался коммунизмом»: спецслужбы доставляли мне такую массу интереснейшей информации о деятельности коммунистов и об их связях с Москвой! И тут меня призвали в армию. Во французском генштабе опять же пригодились познания в советологии. Известность мне принес случай. Умирает Сталин, маршал Жуэн вызывает меня: «Кто будет преемником отца народов?» Что тут сказать? Я поступил просто: взял подшивку за последние месяцы газеты «Правда» и начал считать, сколько раз упоминался каждый из советских руководителей. Берия, Маленков, Молотов, Булганин... Странная вещь получается: чаще всех фигурирует Никита Хрущев, никому не известный на Западе. Иду к маршалу: «Это Хрущев. Без вариантов!» Жуэн сообщил о моем прогнозе и в Елисейский дворец, и коллегам из ведущих западных служб. Когда же все произошло по моему сценарию, я превратился в героя. Особенно это впечатлило американцев, и они пригласили меня работать в RAND Corporation. В качестве аналитика по СССР. Примитивно говорить, будто RAND был в ту пору лишь интеллектуальным филиалом ЦРУ США. RAND объединял самые острые умы Америки. После победы над нацизмом Запад очень мало знал о Советском Союзе, не понимал, как разговаривать с советскими лидерами. Мы же родили огромный том, который назвали: «Оперативный кодекс Политбюро». Из этой книги сделали потом выжимку в 150 страниц, которая вплоть до шестидесятых годов оставалась вроде библии для американских дипломатов. Президент Дуайт Эйзенхауэр попросил RAND составить ему на основе нашего исследования записку объемом не более одной страницы. А мы ему сказали: «Одной страницы слишком много. Чтобы понять советскую номенклатуру, достаточно двух слов: «Кто — кого?»

В конце пятидесятых американцы предложили мне свое гражданство — казалось бы, карьера была окончательно прочерчена. Но во Франции свершились события, остаться в стороне от которых я никак не мог. К власти пришел Шарль де Голль. Несколько месяцев спустя мне позвонил Мишель Дебре и сказал: «Генерал предложил мне возглавить правительство. Возвращайтесь в Париж, нужна ваша помощь!»

— В общем, есть предложения, от которых нельзя отказаться...

— Так и произошло. Я начал работать в Матиньонском дворце, где занялся геостратегическими проблемами треугольника Франция — США — СССР. Не поверите, я обнаружил такой балаган в секретном ведомстве, что мне стало жаль рождающуюся у меня на глазах Пятую республику. И наладить дело можно было, только объединив усилия всех спецслужб Франции. Это поручили мне, так я и стал советником по безопасности и разведке премьер-министра.

С самим же де Голлем отношения у меня были странные. Мы виделись редко, но при этом он оказывал мне полное доверие, я мог делать все, что считал необходимым... Сейчас, на расстоянии полувека, которые нас разделяют от того времени, я вижу, что де Голль слушал только самого себя. Ощущал себя живым Богом и верил в свое магическое Слово — в диалог с французами. Мнения других его не интересовали. Советский Союз он упорно называл Россией, веря, что она «выпьет коммунизм, как бювар чернила». К американцам относился пренебрежительно. Поэтому контакт с ЦРУ доверил мне: каждый месяц я встречался с его шефом Алленом Даллесом, который специально для этого прилетал в Париж. Отношения у нас были самые доверительные, и я по наивности полагал, что Франция в состоянии установить такие же эффективные контакты и с КГБ. Сделал на сей предмет служебную записку генералу. Он прислушался к ней и решил использовать эту идею при встрече с глазу на глаз с Никитой Хрущевым во время его визита в Париж в шестидесятом году.

Де Голль принялся убеждать Хрущева проводить «оттепель» более активно, начать нечто вроде перестройки. Генерал организовал Никите Сергеевичу поездку по предприятиям и говорил ему: «Ваша партийная экономика долго не протянет. Нужна экономика смешанного типа, как во Франции». Хрущев только ответил: «А мы в СССР все равно лучше сделаем». Самодовольство маленького толстого человечка раздражало огромного де Голля. Генерал понял, что Хрущев его вульгарно использует, что тот приехал в Париж только с тем, чтобы поднять свой собственный престиж и утереть нос товарищам из Политбюро...

Еще хуже у меня сложились отношения с КГБ. Смешная деталь: накануне визита нам прислали из Москвы ящик красного вина «Мельник» с запиской: «Попробуйте это, ваш «Мельник» хуже». Мы попробовали: нет, французское вино лучше, и «Мельник» по сравнению с ним — откровенное пойло. Психологическое давление на нас продолжалось. Нам доставили из посольства СССР список «нежелательных элементов», которые требовалось депортировать из Парижа во время визита Хрущева. Но и это не все. Жан Вердье, руководитель спецслужбы «Сюрте насьональ», позвонил мне: «Вы не поверите, они требуют и вашей высылки!» Я ответил Вердье: «Скажите КГБ, что у Мельника во Франции много власти, но сам себя арестовать я не могу». Честно говоря, я не понимал, почему они так ненавидели меня. В отличие от многих других представителей русской эмиграции я не испытывал ненависти к коммунистам и ко всему советскому. К «гомо советикус», как этому учил Сергей Оболенский, я относился как ученый... Лишь позже я догадался, в чем тут дело. Виной всему — Жорж Пак, российский секретный суперагент. Этот человек, из-за которого, как выяснилось, Хрущев решился на строительство Берлинской стены, приходил ко мне в Матиньон для бесед на геостратегические темы каждую неделю и прекрасно знал о моих встречах с Алленом Даллесом и его людьми. Когда Анатолий Голицын, офицер КГБ, перебежал к американцам, он сообщил ЦРУ, что видел на Лубянке секретный документ НАТО о психологической войне. Он мог попасть в Москву только через пятерых людей, которым эта бумага была доступна во французской миссии при НАТО. Наши спецслужбы начали интересоваться каждым из них. Марсель Сали, который непосредственно занимался расследованием, пригласил меня и сказал: «Среди пяти подозреваемых есть только один абсолютно непорочный. Это Жорж Пак. Он ведет размеренную жизнь, богат, примерный семьянин, воспитывает маленькую дочь». А я ответил: «Особенно следите за ним, за безупречным... В детективах именно такие оказываются преступниками». Мы тогда посмеялись. Но именно Пак оказался советским агентом.

— Почему вы ушли с этой работы? Ведь, как писала парижская «Монд», вы были одним из самых влиятельных людей Пятой республики.

— Ушел из Матиньонского дворца Мишель Дебре, а работать с другим премьером мне было неинтересно. К тому же де Голля не устраивала моя независимость. Во все времена моей целью было служение обществу, а не государству или — тем паче — отдельному политику. Желая свержения коммунизма, я служил России. И после ухода из Матиньона я продолжал интересоваться Советским Союзом и всем, что связано с ним. На рубеже шестидесятых и семидесятых у меня началось активное общение с мэтром Виоле, адвокатом Ватикана. Это был один из самых мощных агентов влияния в Западной Европе. Его старания и поддержка Папы Римского ускорили франко-германское примирение, этот юрист стоял и в основе Хельсинкской декларации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Вместе с мэтром Виоле я участвовал в разработке некоторых положений этого глобального документа. Брежнев тогда добивался признания статус-кво послевоенных континентальных границ, а Запад рычал: «Этого не будет никогда!» Но Виоле, хорошо знавший советские реалии и кремлевскую номенклатуру, успокаивал западных политиков: «Чепуха! Надо признать нынешние европейские границы. Но оговорить это Москве одним условием: свободное перемещение людей и идей». В семьдесят втором году, за три года до конференции в Хельсинки, мы предложили западным лидерам проект этого документа. История подтвердила нашу правоту: именно соблюдение Третьей корзины оказалось неприемлемым для коммунистов. Многие советские политики — Горбачев, в частности, — признают потом, что распад Советского Союза начался как раз с гуманитарного конфликта — с противоречия у Кремля и его сателлитов между словами и делами...

Уйдя из политики, я стал писателем и независимым издателем. Едва покинув Матиньон, издал под псевдонимом Эрнест Миньон книгу под названием «Слова генерала», ставшую бестселлером. Ее составили три сотни забавных историй из жизни Шарля де Голля. Самых реальных, не придуманных... Афоризмы генерала...

— Например? Скажем, из того, что связано с СССР?

— Пожалуйста. Во время встречи с де Голлем Хрущев говорит, имея в виду Громыко: «У меня такой министр иностранных дел, что я могу посадить его на кусок льда и он будет на нем сидеть, пока все не растает». Генерал без промедления ответил: «У меня на этом посту Кув де Мюрвилль. Я могу тоже посадить его на кусок льда, но под ним даже лед не тает». Верьте мне, это чистая правда. Эту историю мне рассказал Мишель Дебре, слышавший все своими ушами.

— А с Ельциным вы встречались?

— Один раз. В Санкт-Петербурге во время захоронения в Петропавловской крепости праха моего деда. Когда Борис Ельцин в девяносто втором в качестве президента России в первый раз приехал во Францию и принимал в посольстве представителей российского зарубежья, меня туда не пригласили. И, надо сказать, до сих пор ни разу не позвали. Почему, не знаю. Мне было бы приятно иметь российский паспорт, я — русский человек, даже моя жена-француженка Даниэль, кстати, бывший личный секретарь Мишеля Дебре, приняла православие. Но я никогда никого об этом не попрошу... Боткинский дух, наверное, не позволяет...